Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salems Lot]
Пат посмотрел ее на свет, перевернул.
— Это двадцатка серии «Е», так ведь, Мильт?
— Ну! — подтвердил Мильт. — Их перестали делать лет сорок пять тому назад. Пожалуй, она сейчас стоит немножко больше двадцати.
Пат пустил бумажку по кругу, и каждый всмотрелся в нее, держа близко или далеко от глаз в зависимости от номера своих очков. Получив купюру обратно, Мильт засунул ее в отдельный ящичек с чеками и купонами.
— Да уж, чудной парень, — пробормотал Клайд.
— Ну! — согласился Винни и помолчал. — Но все-таки это был «тридцать девятый», — добавил он. — Я знаю, такой был у моего брата.
— Нет, «сороковой», — возразил Клайд. — Потому что я помню…
И начался неторопливый спор, длинный, как шахматная партия.
* * *Когда постучали в дверь Бен писал. Это было после трех, в среду, 24-го сентября. Дождь разрушил все планы дальнейших поисков Ральфи Глика, и все согласились, что поиски окончены. Мальчик исчез… исчез навсегда.
Бен открыл дверь и увидел Перкинса Джиллеспи с сигаретой во рту. Гость держал в руках книгу, и Бен слегка удивился, увидев, что это «Дочь Конуэя».
— Заходите, констебль, — пригласил он. — Промокли?
— Есть немного, — Перкинс шагнул в комнату. — Сентябрь — гриппозное время. Я всегда ношу галоши. Кое-кто смеется, но я не болел гриппом с 44-го.
— Кладите плащ на кровать. Жаль, не могу предложить вам кофе.
— Ничего, я только из Замечательного.
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Ну, моя жена прочитала это… — он протянул книгу. — Она слышала, что вы в городе, но она стесняется. Вбила себе в голову, что, может, вы распишетесь на ней.
Бен взял книгу.
— Если верить Хорьку Крэйгу, ваша жена умерла лет пятнадцать назад.
— В самом деле? — Перкинс нисколько не выглядел смущенным. — И болтун же этот Хорек. Когда-нибудь он так широко разинет рот, что сам туда провалится.
Бен промолчал.
— А для меня вы ее не подпишете?
— Буду рад.
Бен взял ручку со стола и написал: «С лучшими пожеланиями констеблю Джиллеспи от Бена Мерса — 24.9.75».
— Это мне нравится, — объявил Перкинс, даже не взглянув на надпись. — У меня еще не было ни одной подписанной книжки.
— Вы пришли вдохновить меня? — улыбнулся Бен.
— Вас не обманешь. — Перкинс стряхнул пепел с сигареты в корзинку для бумаг. — Я хотел задать вам пару вопросов, раз уж на то пошло. Дождался, пока не будет Нолли. Он парень хороший, но тоже болтать любит. Боже, какие только сплетни гуляют кругом!
— Что вы хотите знать?
— В основном — что вы делали в среду вечером.
— Когда исчез Ральфи Глик?
— Ну.
— Меня подозревают, констебль?
— Нет, сэр, я никого не подозреваю. Это, пожалуй, не мое дело. Мое дело караулить у Делла и следить в парке за детишками. Я только осматриваюсь кругом.
— Предположим, я вам не отвечу.
Перкинс пожал плечами:
— Твое дело, сынок.
— Я обедал со Сьюзен Нортон и ее семьей. Играл с ее отцом в бадминтон.
— И держу пари — проиграли. Нолли ему всегда проигрывает. Спит и видит, как бы выиграть хоть раз. Когда вы ушли?
Бен рассмеялся, но смех звучал не слишком весело.
— Вы режете до кости.
— Знаете, — отозвался Перкинс, — будь я нью-йоркским детективом, как в кино, я бы подумал, что вам есть что скрывать, так вы танцуете вокруг моих вопросов.
— Нечего мне скрывать, — сказал Бен. — Просто мне надоело, что я в городе чужой и на меня показывают пальцами. Теперь вот вы приходите искать скальп Ральфи Глика в моей уборной.
— Нет, я этого не думаю, — Перкинс взглянул на Бена поверх сигареты. — Я только стараюсь вас исключить. Если б я думал, что вы в чем-то виноваты, я бы вас уже засадил в кутузку.
— О’кей. Я ушел от Нортонов примерно в четверть восьмого. Прогулялся к Школьному Холму. Когда стемнело, я вернулся сюда, писал часа два и лег спать.
— Когда вы сюда вернулись?
— Думаю, в четверть девятого.
— Ну, это вас не очень-то обеляет. Видели кого-нибудь?
— Нет. Никого.
Перкинс шагнул к пишущей машинке:
— О чем вы пишете?
— Черт возьми, это не ваше дело, — голос Бена стал резким. — Я вам буду благодарен, если вы не станете совать туда нос. Если у вас нет ордера на обыск, разумеется.
— А не слишком вы обидчивы? Книгу, кажется, пишут, чтобы ее читали?
— Когда она пройдет три переделки, редактуру и публикацию, я сам позабочусь, чтобы вы получили четыре экземпляра. Подписанных. А покамест это попадает в категорию личных бумаг.
Перкинс улыбнулся и отошел от машинки.
— Ладно. Чертовски сомневаюсь, чтобы там оказалась письменная исповедь.
Бен улыбнулся в ответ:
— Марк Твен сказал, что роман — это признание во всем человека, который не совершил ничего.
Перкинс направился к двери.
— Я больше не буду капать на ваш ковер, мистер Мерс. Спасибо, что потратили время, и, к слову сказать, не думаю, что вы хоть раз видели мальчонку Гликов. Но это моя работа — расспрашивать.
Бен кивнул:
— Понятно.
— И надо вам знать, как бывает в таких местах. Вы не станете своим, пока не проживете здесь лет двадцать.
— Знаю. Извините. Но неделю его искать, ни черта не найти, и после этого… — Бен затряс головой.
— Да. Худо его матери. Страшно худо. Злитесь на меня?
— Нет.
Бен подошел к окну и смотрел, пока не увидел, что констебль вышел и пересек улицу, осторожно переступая черными галошами.
* * *Прежде чем постучать в дверь, Перкинс на минуту задержался перед витринами новой лавки. Во времена Городской Лохани сюда легко было заглянуть и увидеть множество толстых женщин, суетящихся у машин. Но фургон декораторов из Портленда простоял здесь почти два дня, и здание совершенно изменилось.
За окнами стояла платформа, покрытая светло-зеленым ковром. Две лампы бросали мягкий свет на предметы, расположенные на витрине: часы, прялку и старомодный кабинет орехового дерева. Скромные таблички указывали цену. Бог мой, неужели кто-нибудь в здравом уме станет платить 600 долларов за прялку, если может пойти и купить зингеровскую машинку за 48 долларов 95 центов?
Вздохнув, Перкинс постучал в дверь.
Она открылась сразу, как будто его поджидали у порога.
— Инспектор! — тонко улыбнулся Стрэйкер. — Как хорошо, что вы заглянули.
— Я всего лишь старый констебль. — Перкинс зажег «Пэлл-Мэлл» и вошел. — Перкинс Джиллеспи. Рад вас видеть.
Он протянул руку. Ее мягко сжала кисть, показавшаяся ненормально сильной и очень сухой, и тут же бросила.
